Залог любви

Автор: Belegaer/Орленок Эд

Pairing: ЛМ/ГП, ДМ/ГП

Рейтинг: PG-13

Disclamer: Я беру хорошие идеи там, где их нахожу. В данном случае у Дж. К. Роулинг

Только не спрашивайте меня, почему. Почему этот взгляд так задел меня. Нет, он ничего не сказал, он просто посмотрел и отвернулся. Какого черта? Это ведь было не его дело, так? Никто не обязан перед ним отчитываться.

Мы сидели в библиотеке, такой же роскошной, как все комнаты в этом доме. И я ломал голову, пытаясь вспомнить, как называется вино у меня в стакане. У него было какое-то красивое экзотичное название, совершенно не вязавшееся с ледяным декабрьским дождем, полосовавшим оконные стекла. Малага? Мадейра? Я закрыл глаза и представил себе прокаленные злым, но щедрым солнцем

склоны далеких южных гор… красивые, чужие рассветы над морем, которого я никогда не видел.

Я плохо разбираюсь в винах и вообще стараюсь не пить, потому что слишком легко пьянею и начинаю делать и говорить глупости. А это вино мне, к тому же, еще и не нравилось, слишком терпкое, слишком густое, слишком… вино. Если выбирать, то я предпочел бы шампанское, хотя с ним нужно быть осторожным. Не знаю, как у других, а у меня от первого же бокала срывается с привязи язык. Движения остаются точными, мысли ясными, но я перестаю соображать, что можно говорить и что нельзя.

Опьянение от этого вина (черт, как же оно называется? херес?) было совсем другим – тяжелым, как ртуть, как свинец, хотелось сидеть неподвижно, чтобы неспешные мысли текли в никуда, без цели, без смысла: вопросы, на которые не нужны ответы; ответы, о которых не имеет смысла спрашивать… Конечно, лучше было бы вообще не пить, того бокала вина, который я выпил за обедом, было вполне достаточно. Но если бы я отказался, это наверняка вызвало бы еще один презрительный взгляд. А этого мне совершенно не хотелось. Мне вообще не хотелось, чтобы он на меня смотрел.

Он играл в шахматы с отцом и казался полностью погруженным в разыгрывание какого-то сложного эндшпиля (или не эндшпиля, Рон так и не научил меня толком играть). Их стаканы стояли по обе стороны от доски. У Люция почти пустой. У Драко полный на две трети. По-моему, он за весь вечер так и не отпил ни глотка.

Очень странно было называть их мысленно по именам. Каждый из них всегда был для меня только Малфоем и никак иначе. Но сейчас, когда они здесь оба, так их называть, конечно, нельзя. Нужно же как-то их различать?

Различать… Перепутать их почти невозможно. Я знал, что Малфой (Драко, черт, Драко) никогда не будет таким, как его отец. Нет, они похожи, очень похожи. Одинаково светлые волосы, одинаково серые глаза. Когда они посмотрели друг на друга через черно-белое поле, я вдруг увидел два одинаковых, четко прорисованных профиля. И на мгновение потерялся, как в зеркальном лабиринте. Пару мгновений я не мог самому себе ответь на простейший вопрос.

А кто из них мой любовник?

Но потом Люций снисходительно улыбнулся, Драко скорчил недовольную гримаску. И все встало на свои места. Вот так же он улыбнулся, когда я спросил его, под кем ему лучше: под Волдемортом или под Уизли (три бокала шампанского подряд и ни крошки во рту с утра). Я был полон злого возбуждения, мне хотелось дерзить и говорить людям гадости. Гермиона меня прогнала, сказав, что разговаривать с нетрезвым идиотом ей неинтересно, а утешать меня, когда я дойду до стадии пьяных слез, она тем более не хочет. Так что я могу идти оплакивать Волдеморта куда-нибудь еще. Стерва. Она никогда не стеснялась в выражениях. Скажи правду и заставь дьявола устыдиться.

Я ушел, но стыдно мне не стало. Наверное, я все-таки не дьявол, а может, на пьяных дьяволов правда действует так же слабо, как и на пьяных ангелов. Потому что когда налетел на лестнице на высокого человека с лицом святого и глазами змеи, я задал ему свой хамский вопрос, ожидая гнева, может быть, даже пощечины. Мерлин, как я жаждал в тот момент хлесткого удара этой тонкой белой кисти! Правда. Для того, чтобы быть по-настоящему счастливым в День Победы, мне не хватало только пьяной драки с Люцием Малфоем во время праздничного приема в Министерстве Магии.

Но он только улыбнулся мне снисходительно и спокойно, как взрослый избалованному ребенку, чьи утомительно однообразные шалости заслуживают наказания, но не стоят усилий. Я не очень отчетливо помню, что он мне ответил. Кажется, что он всегда предпочитал быть сверху. Одна из его фривольных шуточек, мгновенно превращающих любую трагедию в фарс. Вокруг раздался взрыв хохота, кто-то пьяно крикнул: «Аминь»… Кажется, это была Тонкс, шелковым шарфиком висевшая на шее у Паркинсона.

Мне шутка смешной не показалась. Но кто-то сунул мне в немеющие пальцы еще один бокал шампанского и пробормотал голосом Люпина: «Гарри, не грузись, все пройдет». Я опрокинул в себя шампанское, как кока-колу, даже не ощутив новой дозы алкоголя в крови.

Мы продолжали и продолжали свою двусмысленную пикировку. Мои реплики становились все более злыми. Его – все более откровенными.

Сначала вокруг было множество народу, потом я вдруг обнаружил, что мы одни в какой-то полутемной комнате. Сумеречный свет съедал детали, сглаживал черты. Он оставил от моего противника только длинные светлые волосы и мерцающие серые глаза. Мантия, похожая на обрывок ночи, скрадывала очертания фигуры, делая его тоньше, уже в плечах, придавала ему хрупкость, которой в нем не было. А может, не в освещении дело, а просто я уже был пьян до темноты в глазах…

И вот тут я его ударил. Гнев вскипел, как шампанское, и вырвался хмельной, сметающей все волной. Гнев на бывших друзей и бывших врагов… На Дамблдора с его идиотской речью о «Победе, в которой не было проигравших»… На себя. На него. На то, что все оказалось глупостью и мелодрамой. Что нет героизма и подвига. Что можно предавать друг друга самым страшным проклятьям. А потом сесть за один стол и все решить миром. Торгуясь при этом, как на базаре.

Нет, я не ударил его. Я попытался ударить. Он перехватил мое запястье, больно царапнув кожу оточенными полумесяцами ногтей. И дернул к себе.

Бледная красивая маска лживого ангела. Насмешливая улыбка вместо гнева и презрения. Моя ярость разбилась об эту улыбку как прибой о скалы. Разлетелась фонтаном радужных брызг, когда он поцеловал меня.

***

Я поймал взгляд Снейпа. Ну, не то, чтобы поймал. Я слишком плохо вижу, чтобы на таком расстоянии различить глаза другого человека. Но я знал, что он должен посмотреть на меня с пренебрежительным удивлением, заметив, что я сумел набраться с двух стаканов вина, один из которых к тому же был наполовину разведен водой. Ублюдок. Он-то пил уже четвертый и не пьянел. Или, может быть, он просто пьянел иначе, не так, как я?

Когда Люций сказал: «Мы спим вместе уже два месяца. Пора познакомить тебя с моей семьей», - я ждал чего угодно, только не этого. Только не того, что на пороге красного кирпичного дома в Малфой-Мэнор меня встретит мой бывший преподаватель. Откуда, спрашивается, я мог знать, что они двоюродные братья? Что Снейп и есть «семья».

Не вся семья, конечно. Половина. Вторая половина появилась спустя несколько минут. Я не видел его три года. Не видел и не слышал. Почти ничего не знал о нем. Когда однажды я спросил Люция, где Драко, он ответил просто: «На Континенте», - и все, больше ничего не сказал. Только неожиданно внимательно посмотрел мне в глаза. Я не люблю этого. Я близорук, и когда люди смотрят мне в глаза, я чувствую себя уязвимым. Но Люций был так непривычно ласков в ту ночь, и я позволил ему. А через неделю мы поехали в Малфой-Мэнор на Рождество.

Снейп здесь, оказывается, жил. То есть не то, чтобы жил. Приезжал на праздники, как и сам Люций. В библиотеке везде были пепельницы, хотя Люций не курит, и Драко тоже. Пепельницы были только для Снейпа. Он бродил вдоль книжных полок со стаканом в одной руке и сигарой в другой… Затягивался пряным дымом и иногда смотрел на меня сквозь отражения в стеклянных дверцах.

Он мне не верил. Я ему тоже.

За обедом они с Люцием говорили о делах Министерства, о будущих выборах. У меня разболелась голова. Я все это уже слышал. Что после ухода Лорда у них нет лидера, что Дамблдор и Артур Уизли опять мошенничают и три министерских портфеля - это слишком мало для Черного ордена, что мальчишек из «Змеи и кинжала» нужно приструнить и не давать им все испортить перед выборами. То же самое я слышал в доме Уизли, только там говорили «Орден Феникса» и винили во всем Малфоя.

А Драко упорно не поднимал головы от тарелки. Люций обратился к нему едва ли с десятком фраз за весь вечер. А в ответ получил еще меньше. Оказывается, он три года не был дома. С ума сойти. Хотя, если бы у меня был такой дом, я, возможно тоже не возвращался бы в него годами.

А когда Снейп сказал что вроде того, что Люций страшно рад видеть сына, Драко, который в этот момент потянулся к бокалу, не удержал его в пальцах. По скатерти расползлось широкое бледно-красное пятно. Но Драко на него даже не посмотрел, он вскинул глаза на меня и в этих глазах было что-то такое, от чего мое вялое оцепенение мгновенно испарилось. Я почувствовал вскипающую, пьянящую злость. Мне захотелось сказать ему что-нибудь этакое, чтобы он понял, как мало трогает меня его мнение. И что все это его совершенно не касается. И тут Люций почему-то засмеялся. И моя злость мгновенно опала, оставив только тягучий терпкий привкус раздражения.

Поразительно веселое Рождество.

Я упоминал о том, что Люций почти не разговаривал с Драко за обедом? Упоминал. Со мной он не разговаривал совсем. И, откровенно говоря, это очень радовало. Мне совсем не хотелось отвечать на его ленивые шутки, от которых томительно натягивается что-то внутри, слабеют колени и хочется закрыть глаза. Я не хотел этого сейчас, на глазах у Драко и Снейпа. Я вообще не хотел этого. Никогда.

Я ждал его в своей комнате, когда переодевался к обеду. Я был уверен, что он придет. Я натягивал брюки с доведенной эльфами до немыслимого совершенства стрелкой… Медленно натягивал, потому что был уверен: вот-вот скрипнет у меня за спиной дверь (он никогда не стучал, входя ко мне). Я тщательно и аккуратно проталкивал каждую пуговицу в петельки крахмальной рубашки, каждую минуту ожидая, что сейчас на мои плечи лягут прохладные ладони, гладкие, но не нежные, пахнущие чем-то невыразимо приятным, но неживым. Ждал объятий твердых до жестокости, умелых до автоматизма…

Когда я застегивал парадную шелковую мантию, он все еще мог войти спокойно и небрежно, так же спокойно и небрежно, как подошел ко мне на следующий день после того приема в Министерстве. Я сходил с ума от смущения и злости на самого себя, сходил с ума с той минуты, как проснулся в его кабинете, на диване, абсолютно голый и прикрытый только его мантией. Один.

Я сгорал от стыда, думая о собственной покорности, о том, с какой готовностью я раздвинул перед ним ноги. Вспоминая свои неумелые ласки, которые он оборвал одним движением, прижав мои запястья к холодному кожаному валику диванного подлокотника у меня за головой. Он засмеялся. А я закрыл глаза.

О Мерлин! Я думал и думал об этом, тупо глядя в отчет, который должен был написать, но так и не пошел дальше первой строчки. Я думал, что убью его. Я думал, что убью себя. Я думал, что уеду из Лондона… Я поднял взгляд и увидел его в дверях. Может быть, мне следовало встать и уйти. Может быть, тогда все кончилось бы, не начавшись. Но меня приковала к месту та же тяжелая истома, что лишила сил накануне. Я только сидел и смотрел, как он неторопливо идет в мою сторону через комнату. Кивая или небрежно улыбаясь в ответ на почтительные приветствия.

Он подошел и посмотрел на меня сверху вниз. Холодно, спокойно; идеально очерченные бледные губы чуть-чуть изогнуты. Его взгляд небрежно скользил по моему лицу, по одежде и фигуре. Вы слышали выражение раздевать взглядом? Вот именно так он и смотрел. Как будто хотел оценить при дневном свете то, что принадлежало ему в полутьме. Я смотрел на него снизу вверх и не знал, что сказать.

Он приподнял мое лицо за подбородок и спокойно, уверенно поцеловал прохладными твердыми губами. Этот поцелуй не был ни глубоким, ни страстным, ни вызывающим, ни нежным… Он просто был… привычный, как солнце за окном, обыденный, как «здравствуй», сказанное человеку, чье здоровье тебе совершенно безразлично.

- Сегодня, в восемь. Ресторан «Каприз Морганы». Ты успеешь?

Я замотал головой, желая сказать, что не пойду ни в какой ресторан, что я не хочу провести с ним еще одну ночь и проснуться утром в полном одиночестве. Что я не хочу его умелых рук и… И вообще я не хочу его видеть… Нет.

- Хорошо. Тогда в девять. Не опаздывай.

***

Я не опоздал. Ни в тот вечер, ни потом. Я никогда не опаздывал на встречи с ним. Мне казалось совершенно немыслимым заставить его ждать. Я приходил на встречи раньше и сам дожидался, когда он появится. Всегда минута в минуту. Изощренная вежливость на грани оскорбления. И всегда, увидев, что я жду, он слегка улыбался, как нетерпеливому ребенку. И всякий раз, дожидаясь его, я не знал, хочу ли, чтобы он пришел.

Он всегда приходил. Но не в этот раз. Хотя мы находились в одном доме и ему нужно было только пройти через длинный широкий коридор и небольшой холл, чтобы войти в мою комнату. Я не торопясь оделся, не спеша спустился по лестнице. Раздумывая, где же искать Люция в этом огромном доме. Голоса донеслись до меня, когда я еще стоял на нижней ступеньке.

Ногти я не сломал, потому что стригу их очень коротко. А мог сломать, когда вцепился в перила. Странно, да? Предшествующие фразы я не разобрал, а эта прозвучала так отчетливо, как будто белокурый мерзавец прошипел мне ее на ухо, он так иногда делал еще в школе. Если сорваться на крик, то оскорбление ранит не так сильно. Поэтому он никогда не кричал. Раньше – никогда. Никогда раньше я не слышал в его голосе истеричных визгливых ноток:

- И что, возможность трахаться с Поттером стоит предательства, отец?

И хлесткий звук пощечины. Резкий, как пистолетный выстрел. И крик: «Драко!» Так кричат ребенку, затеявшему глупую и опасную шалость. Угроза, предупреждение, тревога.

Он едва не сбил меня с ног. По-моему, он вообще ничего перед собой не видел. Когда он ткнулся головой мне в грудь, белокурая грива стегнула меня по лицу, как плеть. Я пошатнулся, схватил его за плечи, чтобы не упасть, и невольно заглянул в лицо, полускрытое массой светлых волос.

Ему было больно, очень больно. И не из-за пощечины, полученной от отца. То есть, от этого тоже. Он прижимал левую ладонь к лицу, где пламенело яркое розовое пятно, пересеченное косой ссадиной. Ну да, перстень, красивый массивный перстень с гербом Малфоев. Я его знал. Он не раз оставлял синеватые оттиски розы и полумесяца на моем теле. А сейчас оставил след на бледной, чуть впалой щеке. Горячий, жгучий след, соленый от крови и слез.

Да, слез. Они стояли в серых глазах. Они уже сбегали влажными дорожками по светлой, почти прозрачной коже. Ему было больно. Больно той болью, с которой не сравнятся ни раны, ни пыточные заклятия… Болью, которую испытываешь, когда тот, кого ты любишь, предает даже не тебя. Себя.

Ну, разумеется, все это я сформулировал гораздо позже… а в тот момент я только стоял и смотрел во влажно блестевшие глаза. И он тоже смотрел на меня. Мне кажется, мы очень долго могли бы вот так пытать друг друга взглядами. И, может быть, я понял бы, что скрывается за этими хрустальными зеркалами, которые принято считать глазами Драко Малфоя. Может быть… Если бы тишину не прервал глубокий звучный голос. «Гарри!» Он стоял в дверях маленькой гостиной. Холодный, невозмутимый; идеально, безупречно спокойный. Как будто это не он только что дал пощечину собственному сыну.

Этот возглас: «Гарри!», - был всего на полтона выше, чем его обычная манера разговаривать. Я ошибаюсь, или он действительно впервые назвал меня по имени? Нет, не ошибаюсь, я совершенно уверен в этом. Но, право, лучше бы он этого не делал. Так не зовут возлюбленных. Так отдают приказы слугам. А впрочем, кто сказал, что я был его возлюбленным? Мы просто спали вместе почти два месяца. Кто сказал, что он не имел права отдавать мне приказ? Если я этот приказ выполнил…

Прежде чем поцеловать меня, Люций посмотрел через мое плечо… Ну, понятно, куда он смотрел. Он все еще стоял там, на третьей ступеньке лестницы, где я его оставил. Стоял и смотрел стеклянными от слез глазами. И только когда моя голова далеко запрокинулась под натиском красивых непреклонных губ, когда мне уже не хватало воздуха, потому что весь его выпил умелый безжалостный рот, только тогда я услышал шум поспешных шагов.

Мне не надо было оборачиваться, не надо смотреть в глаза Люция, проводившего сына взглядом, чтобы понять, что на лестнице больше никого нет. Его отсутствие я чувствовал так же остро, как присутствие. Но я не знал, что тяготило меня сильнее. Был ли он тут или ушел, уже не важно, что-то изменилось, что-то стало иным, чем было эти долгие два месяца.

Поэтому я перехватил сильное узкое запястье, оттолкнув такую слишком опытную, слишком властную руку, скользнувшую от талии вниз, прижимая бедра к бедрам, давая мне почувствовать его напряжение и умело будившую такое же возбуждение во мне… Перехватил, но не удержал, как никогда не мог удержать его, как никто не мог его удержать…

- Прошу прощения…

Охх… Меньше всего мне хотелось смотреть в такой момент на Снейпа. Мне не хотелось, и я не стал. Просто отвернулся, пряча смятую мантию (бедные эльфы), распухшие губы и горящие щеки.

- Я хотел сказать, Люций, что с Драко все в порядке. Порез я залечил, шрама не будет.

Как ему это удается? Так спокойно и обыденно произносить их имена, так безмятежно говорить о том, что отец разбил сыну лицо, но все в порядке, шрама не будет. Не будет? Жаль. Шрам улучшил бы эти слишком правильные черты. Расколол бы слишком идеальное подобие. Уничтожил бы сходство. Подтвердил бы, что Драко никогда не будет таким, как Люций.

(продолжение следует)

The End

- Fanfiction -