Война – дело молодых…

Автор: Belegaer

Pairing: как такового нет, но присутствуют намеки на femmeslash

Рейтинг: PG

Жанр: angst

Предупреждение: Song fic, в некотором роде, хотя из соответствующей песни

Disclamer: не мое, не мне, не я…

Мерлин, как же у меня затекла шея!

Мне ведь уже не девятнадцать лет. Я не могу ночь за ночью проводить на этом кошмарном стуле. Спать одним глазом. Просыпаться от каждого шороха. Я больше так не могу. Раньше меня время от времени подменяли Джинни и Сьюзан. Но Сьюзан теперь уже не вернется, а Джинни… Джинни нет уже три дня. Три дня… Ты знаешь, что сейчас могут значить три дня.

Как же я устала. Половина двенадцатого ночи. Очередной прием зелья через полчаса, так что дремать нет смысла. Но что еще делать? Слушать минута за минутой как учащается дыхание, смотреть, как мечется на подушке темноволосая голова. Смотреть, слушать и стараться не думать о боли, которую она испытывает, о боли которая, с каждой минутой становится все нестерпимей.

Слишком давно я изучаю магию, слишком давно я учу ей других, чтобы не понимать, чтобы не быть в состоянии представить себе. Как пробегают по коже легкие, горячие ручейки. Это можно терпеть. Поначалу можно. Но потом боль пускает корни в плоть. Вы видели, как деревья крушат скалы, как бегут по камню глубокие зияющие трещины? То же самое боль делает с человеческим телом. Скручивает его в тугой узел. Растягивает. Раскалывает на части. А потом в мире остается только боль, боль, боль и больше ничего.

Вот что она сейчас испытывает. Зелье помогает, но слабо. Да и вообще зелье это так… паллиатив. Временная мера. Ты можешь сказать, сколько Круциатусов она перенесла? Пять? Шесть? Больше? А кроме этого, что еще? Я сейчас даже ужаса не испытываю. Я слишком привыкла к этой мысли.

Сегодня приходил Гарри. Мой маленький Гарри. Я помню, каким он был в полтора года, точнее год и три месяца. Забавный малыш с яркими глазками. Он потянулся ко мне ручками и улыбнулся… В этот день умерла его мать и он потянулся ко мне. Я могла бы… Но ты сказал «нет». И мы оставили его на пороге дома, где его никто не ждал, никто не хотел видеть. Потому что так было надо. И потом когда приходилось делать, то против чего восставало все в душе, ты всегда говорил «так надо».

Гарри сидел сегодня у кровати и разговаривал с ней. Она почти ничего не слышит и совсем ничего не понимает, но он все равно разговаривал. Держал в ладонях ее руки, нежно поглаживал и шептал, что-то ласковое. Я не могу так… не могу прикасаться к ее рукам. У нее всегда были такие нежные кисти, вечно перепачканные чернилами, но все равно изящные. И она никогда не делала маникюр. Говорила, что длинные ногти мешают, а из-за коротких не стоит тратить время… Теперь ногтей у нее нет совсем. Вырваны. А на правой руке нет и трех пальцев. Я больше не могу прикасаться к ее рукам. Просто не могу.

- Кто это сделал?

Это Гарри спросил, мой маленький Гарри. Мой грустный мальчик. Он задал мне вопрос, на который уже знал ответ и посмотрел на меня яркими глазами мертвого человека. Глазами Сириуса. Цвет, правда, другой… но неважно. Плох тот учитель, который не может узнать глаза своих учеников. Даже изменившие цвет, даже на чужом лице… Все равно это те же глаза, которые смотрели на меня в классе. Пытливые глаза, полные вопросов.

Неважно, что вопросы они теперь задают другие. Всему свое время. Я могла бы промолчать, но он уже знал, ответ. Они хорошие ученики, не отличники, нет. Терпеть не могу отличников. Круглый отличник чем-то сродни круглому дураку. Они были просто хорошими студентами и умными ребятами. Так что Гарри не нужен был мой ответ, он его уже знал. Но именно поэтому я ответила:

- Малфой…

Белокурый малыш, такой кукольно хорошенький. Маленький паршивец, которому вечно хотелось надрать уши. Как я злилась на него и с трудом сдерживала смех, когда он выкидывал свою очередную пакость. Мне нравилось учить его. Умный. Любопытный как белка. Он хорошо умел задавать вопросы. Он мог бы быть очень хорошим учеником, если бы ему все не давалось так легко. Самоуверенный маленький мерзавец. Теперь уже не маленький.

Теперь он тоже задает вопросы. Говорят, в Черном ордене никто не умеет допрашивать, так как он. Под его Круациатусом говорят все. Даже самые упрямые и стойкие. Этому он научился. А если не помогает пыточное заклятие, он находит другие способы.

Гарри ушел. Получил ответ и ушел. Совсем как в Школе, когда он приходил, ко мне и говорил, что что-то не понял в задании… или просил объяснить ему какой-нибудь сложный параграф в учебнике. Тогда мне это нравилось… Тогда я любила отвечать на вопросы… Так здорово, когда тебя слушают… и внимательные взгляды. На моих уроках никто никогда не разговаривал. Не потому что я за это наказывала. А потому что им было интересно. Ты ведь знаешь, как внимательно могут слушать дети?

Но никто никогда не слушал меня, так как она. Словно впитывала каждое мое слово. И с какого-то момента я стала говорить для нее… ну для остальных тоже конечно… Но прежде всего для нее. Глядя в ее глаза цвета горького шоколада… Сейчас они мутные и бессмысленные, а тогда были такими острыми, она так смотрела… Моя лучшая ученица. Моя любимая ученица.

Она всегда была особенной. У меня было много способных учеников. Но я всегда знала, что все они уйдут. И давно смирилась с этим. Когда война идет десятилетиями, ты свыкаешься с мыслью, что учишь их не просто так. Не потому что это интересно им и тебе. А ради Цели. Да, ты всегда говорил об этом именно так: «Цель». Всегда с большой буквы. Но ты никогда не говорил, что этой целью является смерть, что я должна научить их убивать и умирать. Не говорил. Ну и что? Я и сама это знала. Просто не понимала. Я и теперь только начинаю это осознавать.

Они понимали это лучше меня. Они это чувствовали. Просто знали. Это знание сквозило во всем. В лихорадочно веселом блеске их глаз. В той жадности, с которой они рвались жить. Им так много нужно успеть, и у них так мало было времени. Я сердилась на их выходки, сердилась, когда они вели себя «неприлично»… Когда ловила по углам обнимающиеся парочки, которые казались мне слишком юными для таких вещей… Мерлин, приличия! Какая глупость! Кто из них дожил до того возраста, который в то время показался бы мне достаточным? Почему я этого не понимала? А вот ты понимал и только улыбался снисходительно.

Все они были такими, слишком скороспелыми, слишком ранними… Как некоторые сорта яблок. Они свежие, изумительно сладкие, но их нельзя сохранить. Совсем. Поэтому сезон на них совсем короткий, а потом остаются только воспоминания и исчезающая острая сладость на языке… Больше ничего.

Иногда они задавали вопросы, на которые я не могла ответить. Ненавижу это чувство беспомощности, когда тебе задают вопрос правильного ответа, на который ты не знаешь. Ты тоже не любишь это, правда? Хорошо, что к тому времени, Гарри, мой малыш уже нашел, кому задавать такие вопросы.

- Рем, почему людей распределяют в Слизерин?

Я случайно услышала их разговор и обрадовалась, что Гарри спросил это не у меня. Потому что я не знала, как на него ответить. Рем нашел нужный ответ. Не правильный, просто единственно возможный. Он хорошо умел отвечать на вопросы. Наверное, мог бы быть очень хорошим учителем. Может быть идеальным. Но ты решил иначе.

- Гарри, в Слизерин обычно попадают чистокровные волшебники и…

- Но Сириус… Сириус был из чистокровной семьи, но учился в Гриффиндоре, почему же другие?..

Не другие. Другой. Я поняла не прозвучавший вопрос. Я знала, о ком он спрашивает. Считается, что для того чтобы правильно дать правильный ответ, нужно правильно понять вопрос. Но иногда, точно зная о чем тебя спрашивают, о чем тебя спрашивают, ты одновременно осознаешь, что не знаешь правильного ответа. Не истинного, нет. Даже не правдивого. Просто правильного. А может быть, такого ответа просто не существует. Наверное, Рем, тоже это понимал. Поэтому он дал ответ, который не был ни истинным, ни правдивым, ни правильным.

- Гарри, понимаешь, если есть вероятность, что со временем человек станет темным магом… Ну, так уж получается, что в основном на Темную сторону выбирают чистокровные волшебники…

- Значит, он станет темным магом.

Не вопрос. Уже не вопрос. Утверждение. И только на самом донышке, чуть дрогнувшего голоса смутная надежда услышать отрицание. Несбыточная надежда.

- Да, Гарри, очень вероятно, станет.

Станет? Конечно, станет. А кем еще может стать человек, которого с самого детства заключают в этот тесный, узкий круг? Одни и те же лица, одни и те же слова… Дома они слышат их от родителей, в Школе от одноклассников…. Кем еще они могут стать, если им не дают ни единого шанса узнать что-то еще?

Я никогда не спрашивала тебя, зачем ты это делаешь. Я не спрашивала. Но однажды я слышала, как об этом тебя спросил Северус.

Северус такой же, как они он плоть от плоти их, но он разорвал эти нерушимые, на крови замешанные связи, как зверь, выбравшийся из капкана ценой отгрызенной лапы. Именно он спросил тебя, зачем нужен Слизерин? Зачем собирать в одном месте тех, кто недоволен новыми порядками, у кого есть основания считать себя обиженным и жаждать возвращения прошлого?

Ты тогда ответил коротко и хлестко, как всегда. «Мы должны знать своих врагов в лицо». Я услышала, но не захотела понять. Потому что это слишком страшно. Потому что это невообразимо. Ни один учитель не может считать своих учеников врагами. В противном случае он престает быть учителем.

Она стала моим спасением. Она так хотела учиться. Пока у учителя есть хотя бы один ученик, он все-таки остается учителем. Пока хотя бы один человек в классе слышал в моих словах, что-то кроме смерти и разрушения, я могла учить… Она стала моей единственной ученицей.

Но ты всегда был умнее меня. Ты всегда знал лучше, чем я. Ты всегда принимал решения. За них. За меня. За Рема и Северуса. В этот раз ты принял решение за нее. Когда я поняла, что она уходит от меня? Когда по Школе поползли странные и зловещие слухи об этой «Армии Дамблдора»? Нет, потому что тогда им еще была нужна помощь, и она обратилась за этой помощью ко мне. Или тогда, когда она пришла ко мне и сказала: «Я нужна Гарри…»? Наверное, нет. С этим я могла смириться, потому что она пришла ко мне за советом, а значит, я была нужна ей. Наверное, это произошло в то момент, когда я вдруг обнаружила, что она больше не слушает меня на уроках. Что она слушает теперь не меня.

Вот с этим я смириться не могла. Нет. Я не могла обойтись без ее внимания. Без устремленных на меня внимательных глаз. Без жадных, нетерпеливых вопросов. Этих вопросов, которые так ясно давали мне понять, что меня понимают, что за мной готовы следовать, туда, куда я позову…

Поэтому я стала учить ее тому, что не предусмотрено программой. Твоей программой. Я стала учить ее тому, что было ей интересно. Тогда я еще думала, что смогу обмануть судьбу. Смогу сохранить, то без чего невозможно жить.

Мне даже показалось, что это удалось. Я даже в это поверила. На какое-то время. На целый год, если точно. Целый год тихих вечеров рядом, за письменным столом. Когда соприкасаются руки, передающие книгу. Когда можно осторожно держать тонкое запястье, направляя ее пальцы вычерчивающие пентаграмму. А иногда слегка обнять хрупкие плечи, когда она отрабатывает магические пасы и что-то не получается и нужно показать… И можно читать в этих темных глазах вопросы и ответы, прежде чем они сорвутся с нежных, неулыбчивых губ… Всего один год.

Я думала, что отвоевала это у судьбы. У тебя. Потом я стала думать, что ты подарил мне это, что ты все понял и не станешь отнимать у меня то немногое, что было мне так необходимо. Зачем? Разве у тебя было мало солдат готовых умереть по первому твоему слову? Разве не был твоей армией весь Гриффиндор, и почти весь Хаффлпафф, и половина Рейвенкло? Что могла решить жизнь одной семнадцатилетней девочки? Зачем тебе было отнимать у меня именно ее? Ведь она ни чем не отличалась от других…

Не отличалась, пока ты не позволил мне сделать из нее самую сильную волшебницу в Школе. Пока я не предала ей все, что знала. Пока я не сделала из нее свое второе я. Только… моложе и сильнее. Именно для этого ты и позволил мне учить ее. И когда я это сделала, пришло время послать ее убивать. А потом умереть.

Я не просила ее остаться. Слишком давно я учу их. Слишком хорошо я знаю, что это бессмысленно. Когда подготовка закончена их уже ничем нельзя удержать. Слишком хорошо ты и я их готовим.

Я не просила ее остаться. Но я сказала, что пойду вместе с ней.

А она засмеялась, обняла меня и сказала: «Нет, профессор…» А потом добавила еще одну фразу. Жестокую фразу, которую мог бы сказать ты. Они все рано или поздно начинают говорить твоими словами. Вот тогда я поняла, что проиграла. Что потеряла ее навсегда и никогда уже не верну.

Поэтому я даже не испугалась, когда она не вернулась из того безумного самоубийственного рейда. Я не испытала отчаянья когда до нас дошли слухи, что она в плену. Я не ужаснулась, когда в Хогвартс доставили это ужасное, изувеченное тело. Просто оболочку живую, но пустую внутри. Я не испытала горечи, потому что потеряла ее гораздо раньше. Потеряла навсегда свою любимую ученицу…

Один, два, три… неважно можно не считать, я и так знаю, что полночь. У меня есть часы получше. Мои часы это несчастное, терзаемое вечной болью тело на кровати. Действие предыдущей дозы зелья закончилось. И сейчас она не ощущает ничего кроме боли. Зелье плохо действует. Правда, сегодня вечером Северус принес, другое… Он сказал, что оно сильнее прежнего и должно помочь лучше, но концентрация слишком высокая и нужно внимательно следить, чтобы не превысить дозу. Четыре капли максимум. Шесть – это уже смертельно.

Я наливаю десять. Десять капель смерти, цвета горького шоколада, в один стакан, десять – в другой. Вода становится золотистой и мягко мерцает. Такие золотые искры иногда мерцали на дне ее глаз, когда ей было особенно интересно, то, что я рассказывала. Хороший цвет.

Чин-чин… твое здоровье, милая. Стекло звякает о стекло. Свой стакан я выпиваю первой. Это неважно, потому что зелье подействует не сразу, а когда подействует у нее и у меня это будет почти одновременно. Но у меня чуть-чуть раньше. Это важно, потому что я учитель и в этом, как и в остальном должна быть чуть-чуть впереди…

Ты может быть скажешь, что с моей стороны это дезертирство, уйти вот так когда идет война, не выполнив свою задачу, бросив вас всех… Прости, но я устала от всего этого. Если бы я могла я ответила бы тебе твоими словами, которые услышала от Гермионы в тот день, когда потеряла ее навсегда: «Война – дело молодых, Альбус…»

The End

- Fanfiction -